Москва. В ожидании eвpeйского погрома
Геннадий РАЗУМОВ, Лос-Анджелес
В февральские дни 1952 года я, студент МИСИ, стал свидетелем намечавшегося еврейского погрома. Напряжение нарастало, московские евреи либо чувствовали, либо от кого-то знали, что надвигается буря. Но кто-то – возможно Лаврентий Берия или даже сам Иосиф Сталин — в последний момент не дал отмашку резать "безродных космополитов", решив, что "народный гнев" с кровопролитием не ко времени.
Одна из картинок с натуры – в предлагаемом вашему вниманию рассказе.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
* * *
Короткий день короткого февраля московского 1952 года, погасив последние блеклые лучи сумерек, быстро скатился в серую вечернюю тьму. За окном зажглись вялые уличные фонари.
— Кончай глаза трудить, хватит, – возникла недовольная Клава, сердито водя тряпкой по стеклу зеленого абажура настольной лампы.
— Не ворчи, — отмахнулся от жены Семеныч и напялил на нос очки в железной оправе, — если к завтрему я этот список не сварганю, хрен нам получить цимерманову комнату.
Он размашисто макнул ручку в белую чернильницу-непроливайку и продолжил выписывать из домовой книги имена и адреса подлежащих выселению жильцов. А ответы на другие пункты вопросника (возраст, рост, вес), врученного ему вчера человеком в сером костюме, он снимал задумчивым взглядом с давно не беленного потолка.
Только дойдя до квартиросъемщика И.А.Цимермана, своего соседа по коммуналке, он остановился и отложил в сторону ручку. Вообще-то зловредных жидов он не любил и ему было их не жалко. Но вот против черно-курчавого мальчишки Изи он, бездетный, ничего не имел. Даже совсем наоборот. Особенно после того случая.
Это было совсем недавно. Стоял поздний декабрьский вечер, на улице буйствовала свирепая метель, и возвратившийся, как всегда в это время, Семеныч, прислонившись к дверному косяку, очищал веником общего пользования свои сапоги от снега. Вдруг он заметил, что делавший на кухне уроки цимермановый сынок внимательно на него смотрит.
— Ты чего это, – спросил Семеныч, — гляделки на меня вылупил?
Мальчишка оторвался от тетрадки, встал, быстро подошел к Семенычу и с осторожной улыбкой тихонько объяснил:
— У вас на голове два красных пятна. На губную помаду похоже.
Семеныч достал из внутреннего кармана пиджака фляжку с блестящей зеркальной стенкой.
— Во сука, бля, — ругнулся он, — это же Дуська, стерва, назло меня чмокнула. Чтоб Клава увидела.
Он достал из брючного кармана носовой платок, густо поплевал на него и тщательно потер им лысину.
За ту услугу Семеныч и был благодарен Изе — уж очень он боялся своей скандальной жены. Причем, настолько, что даже решился на одну опасную для себя соседскую услугу. Через пару дней, зайдя на кухню, он поманил Изю пальцем:
— Подь сюда. Ближе, ближе.
Мальчуган приблизился к Семенычу, тот плотно наклонился к его уху, окутал крепким водочным перегаром, затем, чуть помолчав, опасливо оглянулся, сильно покраснел лысиной и, торопливой скороговоркой зашептал:
— Ты это того, бля, про меня ни-ни. Никому, понял? Если узнаю, голову отвинчу. А своим скажи, упреди… — он снова замялся, затем еще больше понизил голос и с затаенным дыханием проговорил:
— В завкоме нашего Инструментального желающим по квартирам порезвиться, из подушек пух попускать, арматурные заточки раздают, по две в одни руки. Кумекаешь для чего? Понял? Ну, ладно, вали отседа, шагай быстро, быстро.
