Всё меньше живых свидетелей тяжкой доли еврейской местечковой бедноты. Например, ныне покойный выходец из польско-еврейского местечка Ицхак Вайнрев оставил интереснейшие воспоминания, записанные его дочерью и автором. Предлагаем вашему вниманию фрагменты из них
Михаил РИНСКИЙ, Рамат-Ган
Остроумного, добродушного Ицхака Вайнрева, в детские годы носившего фамилию Хаузервайн, интересно было слушать: с местечковым еврейским юмором он рассказывал о себе и интереснейших обстоятельствах своей 92-летней жизни, в течение которой не раз менял не только страны и города, но и фамилию и имя. Кое-что я записал сам, многое записала с его слов дочь Ицхака Хана, издавшая "семейным" тиражом книгу воспоминаний отца на иврите. Тяжёлая жизнь бедной многодетной еврейской семьи характерна для местечка начала ХХ века.
Красивым был в то время центр польского городка Тарнув, почти наполовину еврейского по составу населения. А окраины — совсем не то, что центр: их населяла голь перекатная.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
В Тарнуве еврейские семьи были многодетными прежде всего потому, что, как шутит Ицхак, тогда отцы не умели не делать детей. У нашего героя все основания это утверждать: его родители Хаим и Роза Хаузервайны произвели на свет 21 ребёнка. Хаим, родившийся в Тарнуве в 1875 году, и Розочка, родившаяся в местечке под Краковом пятью годами позже, очень для этого "производства" подходили друг другу. Правда, пятеро детишек умерли ещё в младенчестве или в детстве. Но, похоже, отца это огорчало не слишком: он сам сколачивал гробики и сам хоронил детишек. Одному из сыновей исполнилось уже 13 лет, когда он, наступив на гвоздь, получил заражение крови. Хирурга не было. Сам отец не решился отрезать мальчику ногу.
— У меня не должно быть сына-инвалида, — сказал отец.
И сын умер.
Одна из дочерей умерла, проглотив что-то и задохнувшись.
В родном Тарнуве Хаим работал на фабрике, выпускавшей талэс — молитвенные покрывала. В один прекрасный день хозяин перевёл своё дело в украинско-еврейское местечко-городок Коломыю. В Тарнуве работы не было, и Хаиму с Розой ничего не оставалось, как переехать вслед за хозяином. Сняли убогую квартирку, и снова — не в красивом центре, а на заброшенной окраине.
Здесь и родился наш герой Ицхак 24 июля 1914 года, незадолго до начала Первой мировой войны. К этому времени старшему из его братьев Лиону было уже двенадцать, другому брату Сандеру — два года. А всего Ицхак был пятым. Родившиеся после него два младенца не выжили, но, как пишет Ицхак, "в доме не было по таким поводам огорчений и рыданий". Родители продолжали своё "дело": после того как старшей сестре Эле исполнилось 16 лет, они ещё до десятка произвели на свет. Можно представить себе положение семьи, тем более — в Первую мировую и революционные годы. В Коломые пришлось осваивать наречие, на котором говорили в Подолии, за Бугом, и это ещё более осложняло и положение семьи, и учёбу детей.
С началом мировой войны Коломыя оказалась в центре военных действий и погромов, и семья бежала в Чехию. Здесь осваивали и чешский. Только в 1919 году вернулись в Коломыю в вагонах, в которых перевозили скот, едва не задохнувшись в этом смраде. Коломыя уже тогда была достаточно большим городком, через который проходила железная дорога к границе Румынии. Хаузервайны жили на окраине городка, в рабочем районе с деревянными покосившимися бараками. В центре городка были большие красивые дома, а в их округе — единственный "дом богачей".
В их, тоже покосившемся, скорее сарае, чем бараке, двери квартирок выходили в узкий коридор. Когда соседский парень полез осмотреть крышу, потолок провалился, и он рухнул на пол их квартирки.
Ицхаку было пять лет, когда его отдали учиться в хедер. Больше часа, рассказывает Ицхак, за изучением религии он выдержать не мог. За непоседливость его учителя нередко наказывали, точнее — били. Вскоре Ицхака перевели в польскую школу. Зрение у него было плохое, он ничего не видел, что писалось на доске, но у семьи не было денег на очки. Да что — очки, когда еды не было, и Ицхак не раз приходил в школу голодным. Мальчик, сидевший рядом, был из богатой семьи и приносил сэндвичи с мясом или чем-то незнакомым Ицхаку, которому только от их запаха было не до учёбы.
В то время, когда у православных проходили их религиозные уроки, с еврейскими детьми занимался меламед, любивший их бить с особым удовольствием. Однажды он забыл дома палку и приказал Ицхаку залезть на дерево и сломать ему сук. Ицхак лазил как кошка, но сук не сломал, чтобы меламеду нечем было бить. Тогда тот уложил на лавку и отхлестал Ицхака. Ученик подстерёг учителя при выходе из школы и швырнул в него камень, а затем, проследив, где он живёт, отыгрался и на его детях.
За четыре года в польской школе Ицхак больше уклонялся от учёбы, чем учился. Перейдя затем в украинскую школу, по-прежнему мало что получал от неё. Но не потому, что был неспособным. Когда учительница стала проводить дополнительные занятия с отстающими, он усвоил всё, что она преподавала. Однако отец отказался оплатить эти занятия: "В моей семье доктора наук не будет", — сказал отец. И дополнительные занятия, естественно, для Ицхака прекратились.
Обстановка в доме была тяжёлая. Того, что приносил отец, не хватало даже на еду, тем более что семья всё прибавлялась. У Ицхака не было обуви, он и зимой порой ходил босиком. Однажды перемёрз и заболел настолько, что дней десять вообще не мог говорить.
Даже помыться условий не было. Летом выручала река Прут, протекавшая через весь город. Ицхаку было лет шесть, когда он, раздевшись догола, купался в реке. Проходившие мимо украинские ребята сбросили в воду его одежду. Выхода не было, пришлось нырять за одеждой — так он научился плавать и после этого урока безбоязненно прыгал в воду с моста.
Как-то учитель украинского по фамилии Термошенко, изрядный антисемит, тоже приносивший палку на занятия, ударил ею Ицхака по рукам. Тот рук не отнял, и садист продолжал бить, пока руки не стали опухшими и окровавленными. Тогда Ицхак вырвал из рук "педагога" палку и ответил своим ударом. Весь класс засмеялся, но учитель перестал бить и в дальнейшем не трогал Ицхака.
Учительница, дополнительно занимавшаяся с Ицхаком и не получившая плату от отца, отомстила тем, что воспрепятствовала переводу в следующий класс.
Быт семьи мало отличался от других религиозных беднейших семей. Утром отец надевал тфилин, пил чай и уходил на фабрику. По четвергам замешивали тесто, и в пятницу Роза готовила еду на субботу и пекла булочки на всю неделю. В глубокую украинскую печь хлеб подавали специальной деревянной лопатой. Кастрюли ставили в печь и вынимали специальным ухватом. После выпечки на противнях оставалось оплавленное запечённое тесто. Какими же вкусными были эти остатки, особенно сладкие!
Отец хорошо пел, его каждую субботу звали в синагогу молиться. Из Ицхака же ребе не вышел: он убегал из синагоги и хулиганил на улицах, получая замечания благоверных евреев. Поэтому ему не делали бар-мицву. В Песах отец пел семье всю агаду. Обычно в этот праздник было хоть что-то приятное. Перед праздником район бурлил, все выходили на улицу. Из уважения к кашруту раз в год делали основательную уборку во всех углах квартир. Складывалось впечатление, шутит Ицхак, что, если бы не Песах, еврейская беднота была бы всю жизнь в грязи.
В вечер седера на Ицхаке лежала обязанность открывать дверь "Уху Пророка". Ицхаку было страшно, потому что в этот вечер казаки были особенно опасны, наслушавшись предпасхальных наветов о якобы употреблении евреями крови младенцев. У отца был брат-миллионер в Лондоне, хозяин меховой фабрики. К каждой пасхе он присылал брату дорогие меха — Ицхак отсылал в Лондон уведомления о получении. Ему так и не удалось выяснить, что отец делал с этими посылками. Скорее всего, всё уходило на погашение долгов и праздничный стол, но дети оставались босяками. Отец был на удивление непрактичным. В субботу, гуляя с детьми, он показывал им на богатую виллу и обещал купить. Вы ж таки понимаете…
Бабушка, мать мамы Розы, уже в 75 лет уехала в Америку и прожила там до 104 лет. Американские братья Розы не только присылали посылки — они даже подобрали там для её семьи квартиру и работу отцу Хаиму, подготовили необходимые документы и визы. Но Хаим отказался под странным предлогом: у него, видите ли, трахома… Нерешительность и непрактичность отца дорого обошлись семье.
В 1924 году хозяин фабрики, где работал Хаим, модернизировал предприятие, закупив английские машины, и уволил рабочих, трудившихся на него лет по тридцать-сорок. Даже Хаима, организатора и работника категории "алеф", уволил. Устроиться в городке 50-летнему Хаиму было невозможно. Семья стала жертвой промышленной революции. И раньше были бедняками, теперь — нищими. Буквально голодали и теряли всякую надежду: в убогой двухкомнатной квартирке даже не закрывалась дверь. И хотя часть детей уже, повзрослев, отделилась, в семье оставалось их ещё восемь. Нищета не позволяла детям учиться. В 11 лет Ицхак перестал посещать украинскую школу и стал помогать матери, страдавшей эпилепсией. Ицхак старался быть рядом, чтобы мама во время припадка не разбила себе голову.
— Из всех детей ты — лучший, — говорила мать сыну, когда он мыл ей ноги.
Когда мать ходила покупать к субботе немного мяса, чтобы разделить по кусочку каждому, Ицхак сопровождал её.
Когда Роза чувствовала себя получше, — садилась за машинку и шила, чтобы хоть что-то заработать. Не работавший нигде Хаим шёл к дружкам в синагогу, иногда приносил несколько злотых. Дети, и Ицхак тоже слонялись, предоставленные сами себе.
— Если я выходил на улицу, — рассказывал Ицхак, — никто не искал меня, никто не спрашивал, хочу ли я есть. Не интересовались вообще.
В 1926 году, когда Ицхаку было 12 лет, в возрасте 45 лет умерла любимая мама Роза.
"Завершилось моё детство, если его можно назвать детством", — через много лет будет вспоминать Ицхак.
Положение семьи казалось безвыходным. Для Ицхака выход был найден: его взяла к себе тётя Хала, сестра отца, жившая в Кракове. Завершилось безрадостное детство Ицхака, и на этом и мы завершим свой столь же грустный, но правдивый рассказ.
