Сладкий цимес — это ж прелесть, но сегодня он горчит: в нем искусственная челюсть деда Шульмана торчит (из песни)
Михаил КАГАРЛИЦКИЙ
Моя бабушка умела мастерски готовить цимес. Откровенно говоря, она была замечательным поваром, таким, что пальчики оближешь, но речь пойдет именно о цимесе. По крайней мере, — так считали все родственники, — бабушка готовила цимес в Ташкенте лучше всех (а что вообще они умели делать, ташкентские евреи?!). Секрет изготовления сего замечательного лакомства она привезла из Вильно, где родилась, и из Смоленска, где прожила довоенную часть своей жизни.
Для цимеса надо было отобрать девять-десять морковок среднего размера (но не пропитанных водой или выращенных на удобрениях — Боже упаси!), как следует их помыть, старательно почистить, разрезать на куски и бросить в казан, где уже вовсю кипела вода, а потом варить в течение часа. Затем вилкой размять сварившуюся морковку, превратив ее в мягкое пюре. После чего взять две столовые ложки масла, три ложки сахара, две-три ложки молока, все тщательно перемешать, поставить на маленький огонь, и тушить в течение десяти-пятнадцати минут. В конце остудить (но под закрытой крышкой) и подавать на стол (бабушка еще кое-что прибавляла, но ведь я не буду выдавать фирменных семейных тайн!). Получалось невообразимое лакомство с нескрываемым удовольствием поедаемое всеми присутствующими…
Но это все, как все вы поняли, не сказка, а присказка. Точнее заварка к чаю, который еще предстоит выпить. Может кто-то посетует на слишком длинное вступление, но я напомню слова классика, почерпнутые им из народной мудрости (а где еще они их берут?!): "Евреи, не жалейте заварки!". Заварку жалеть не будем!
Как-то на подобный цимес собралась наша небольшая семья, усиленная знакомыми и родственниками. Бабушка (пусть земля ей будет пухом!) расставляла тарелочки с цимесом, а гости сидели, ели и хвалили, "незаметно" рассматривая друг друга (кто как одет, кто на сколько выглядит, словом, чтобы было потом о чем поговорить между собой). А среди них, пришедших отведать цимес, был и Савелий Абрамович, муж двоюродной племянницы бабушки, редкий гость на подобных сборищах приглашаемой. Но скажу, чтобы вы ничего плохого не подумали, приглашали ее все время, да женщина совмещала работу с заочным обучением (кто в те годы не учился?!), и ей просто на все не хватало времени. Тем более, если время и оставалось, то, опять же, приходилось тратить его на мужа и восьмилетнего сына. Тут не до гостей и посещения родственников, особенно дальних. Но в тот раз как-то все счастливым образом "выпало". Точнее, несчастливым.
Савелий Абрамович, откушав яств, перебросившись несколькими дежурно-формальными фразами с соседями по столу и вполне удовлетворенный проведенным вечером, а также приятным ощущением сытости в желудке, вернулся домой. И только здесь, дома, начал осмысливать произошедшее. Будучи абсолютно ассимилированным евреем, он слабо разбирался в национальных праздниках и традициях, но помнил, что некоторые блюда непосредственно связаны с какими-то религиозными ритуалами. И насчет того самого цимеса у Савелия Абрамовича возникла полная неопределенность.
Подумав немного, человек испугался. Если цимес относится к каким-то еврейским праздникам, то, скорее всего, Савелий Абрамович только что на одном из них и присутствовал. Даже поеданием того самого цимеса, можно сказать, непосредственно в нем участвовал… Что для него, члена партии с девятилетним стажем, довольно мерзкими последствиями оборачивалось. Ведь на дворе уже гудело победными рапортами начало семидесятых, "оттепель" давно закончилась, и ко всяким "отступникам" и "переступникам" партийной дисциплины руководство относилось сурово. Тем более, на фоне не столь давно отгремевшей Шестидневной войны и постоянных происков сионистских агрессоров на Ближнем Востоке.
"Донесут, точно донесут, — думал Савелий Абрамович, с ужасом припоминавший лица гостей. — Меня там все знают, многие завидуют, — пусть и маленький начальник, но начальник! — и каждый из них стукнуть способен. Просто так, чисто из вредности…"
Оставалась маленькая надежда, что цимес — вполне светская еда, ни с какими традициями не связанная, но точно выяснить данный вопрос было не у кого. К жене обращаться бессмысленно, она в этой области меньше его смыслит, к теще — неудобно: в случае чего, на смех поднимет, а родственников трогать не хотелось — как раз подобным макаром все сплетни и начинаются.
Проведя бессонную ночь, утром Савелий Абрамович отправился на работу. И, исходя из старых наполеоновских принципов (недаром окончил исторический факультет, кое-что от прошлых знаний в голове еще сохранилось), решил сыграть "на опережение", предвосхитив, так сказать, действия потенциального противника. А посему зашел перед обеденным перерывом к парторгу, Ивану Дмитриевичу. В трезвом состоянии Иван Дмитриевич отличался ясностью ума и выдержанностью, и с ним можно было откровенно говорить на любые темы.
К радости пришедшего, парторг еще не "принял", а потому с напряженным видом вчитывался в передовицу газеты "Правда Востока".
— Тут, Иван Дмитриевич, я, кажется, в одно нехорошее дело влип, — осторожно начал он. — Непонятно, чем оно может закончиться…
Парторг оторвался от чтения, скептически оглядел вошедшего ("как же ты исхитрился, братец?") и, кашлянув, поинтересовался:
— Что именно за дело, Савва? Куда тебя занесло?! Уж от кого, от кого, а от тебя я никогда ничего не ожидал?! Кто же у меня теперь политинформацию читать будет?! Ладно, садись, и не томи душу, рассказывай!
Савелий Абрамович, не скрывая малейших подробностей и собственных подозрений, все и выложил.
— Да… — тяжело вздохнул парторг. — Поди, разберись, с этим, вашим, как его…
— Иудаизмом! — подсказал посетитель.
— Точно! С ним самым. Если бы дело касалось православия или мусульманства, я бы тебе специалиста за пять минут отыскал… А здесь что делать — не в синагогу же идти?! Если она в городе есть, эта ваша синагога…
Савелий Абрамович пристыжено молчал.
— А с другой стороны, — заметил парторг, — вполне вероятно, что тот самый цимес никакого отношения ко всему прочему не имеет. И есть его можно вполне безболезненно. Он-то на вкус хороший был, не зря брюхо себе набил?!
— Сладкий, — признался Савелий Абрамович. — Ничего плохого не скажешь. Раньше подобного не пробовал!
— Хоть будешь знать, что не зря пострадал, — заключил Иван Дмитриевич. — С Богом надо вообще поосторожнее… Материя ведь крайне деликатная, можно сказать, интимная… Вот, помнится, когда я возглавлял партком на судостроительном заводе… До того, как меня сюда к вам для укрепления кадров перебросили…
Это был пик карьеры Ивана Дмитриевича, и вспоминал он о нем с нескрываемым удовольствием.
— У нас, видишь ли, работал старшим инженером Сергей Федорович Топоршин. Был он с детства крещенный, и во Всевышнего, значит, верил. А в члены партии попал, можно сказать, не по своей воле, на фронте. Там, знаешь, всякое происходило. Бывало всему взводу награды, всем — похоронки, а то и всех, за проявленный героизм, — в партийные ряды… Так, по его словам, Топоршин, в неполные двадцать, билет свой и заполучил. Но верующим остался.
Закончилась война, началась мирная жизнь. Не совсем мирная, скажем прямо, и совсем неспокойная. То есть, Сергей Федорович, будучи человеком смекалистым и башковитым, понимал, что на таком фоне ему, герою войны, никакого резона из партии уходить нет. Никто не знает, чем оно откликнется. И не только на нем, но и на его близких. Потому и дотянул до вполне благополучного времени, когда и вовсе о перемене статуса думать грех…
Но, опять же, истинно веруя, он по воскресеньям, напялив на голову парик, а на лицо — накладные усы и бороду (дабы не опознали!), отправлялся в церковь. Где и молился в свое удовольствие. Кое-кто о подобном маскараде догадывался, но "звонки" в партком не поступали: жил Сергей Федорович мирно, никому не мешал, и претензий к нему не было. Вот и тебе бы так, Савелий, тайком все проделывать, а не выставлять свою физиономию на всеобщее обозрение!
— Да кто же знал, что так обернется, Иван Дмитриевич, — развел руками гость. — Я ведь и сам сообразил с запозданием.
— Надо было сначала соображать, а потом уже за дело браться, — рассудил парторг. — Кстати, самое время сообразить… Знаю-знаю, не криви рожу, ты не употребляешь… Хорошо, иди. Попробую я по своим каналам подробнее разузнать об этом цимесе. Но в случае чего, не обессудь. Мое дело маленькое: сигнал поступит — вынесем на обсуждение…
Уходил Савелий Абрамович из парткома со смешанным чувством тревоги и надежды.
"Надо же было мне, — думал он, — после стольких лет безупречного поведения с этим цимесом связаться, будь он неладен!"
* * *
Мучился сам и мучил семью Савелий Абрамович недолго. Дня через три Иван Дмитриевич вызвал его к себе и дружески похлопал по плечу.
— Не кисни, Савва! — обнадежил он. — Выяснил я у своего источника: никакой религиозной подоплеки данная еда не несет. Ни по еврейским правилам, ни по всяким иным, у вас и у нас принятым. Так что, если какому-то дураку и втемяшится в голову написать на тебя анонимку, пусть строчит в собственное удовольствие — спустим бумагу в корзину, не регистрируя. Туда ему и дорога. А цимес ты, братец, все же в следующий раз, не ешь. Мало ли под каким соусом тебе его подадут?!
